Георгий Сергеевич Татевосов ведет уроки русского языка, литературы и английского языка в московской гимназии № 1567. 

Вы вернулись в школу, в которой учились. Помните приемы своих учителей? Повторяете их?

 

— Я повторяю технические приемы, например, предлагаю ученикам писать на уроке маленькие работы на пять минут. Или так: устраиваю устный опрос одного человека из класса, при этом нужно, чтобы остальные не заскучали. Тогда хорошо переложить проверку на них: все должны, слушая одноклассника, в воздухе сигнализировать руками -  плюс или минус, согласны или нет. Это сразу снимает проблему с вниманием, потому что всем резко становится интересно. Или еще: если нужно быстро проверить домашнее задание, лучше не вызывать одного человека на всё, а поделить доску на четыре части, чтобы на каждой кто-то один написал пару предложений. Это технические вещи, но я не умел их делать и "своровал" у тех, кто умеет. Сейчас прохожу с восьмым классом “Ревизора”. Прежде чем начать, я подошел ко Льву Иосифовичу Соболеву и сказал, что был бы очень благодарен, если бы он мне подкинул какой-нибудь материал. Он прислал огромный архив. Еще я сижу у Льва Иосифовича на уроках, слушаю. Ну а то, что составляет стиль моих учителей, все равно абсолютно не воспроизводимо.

 

Что делаете совсем по-другому? Чего нельзя было представить во времена вашей учебы?

 

Есть технический прогресс, вроде интерактивной доски. Она хороша в том смысле, что теперь все хотят к ней выйти. На ней же удобно показывать видео и презентации. На английском все с моего разрешения сидят с телефонами, я периодически говорю “google this up ”, потому что это быстрее. У меня есть с каждым классом чат вконтакте, где я скидываю материалы, а мне там же пишут про опоздания.

Есть новые внеучебные вещи: мы с другом организовали футбольный клуб и играем вместе со школьниками. Еще делаем с восьмым классом кабаре на школьный праздник. Этот праздник называется “День труда, науки и искусства” - вечеринка, ради которой отменяются уроки, и каждый класс для этого дня что-то ставит или показывает. Венчают все это танцы, потом спектакль.
Конечно, в том, как я общаюсь со школьниками, есть большая разница по сравнению с моими учителями, потому что я могу сказать ученику “заканчивай хайпить”, а мне такого сказать не могли. Или, когда кто-нибудь показывает, какой он крутой, я могу прервать его, сказав “да-да, раунд, мы поняли, спасибо”. И это работает в частности потому, что они от меня этого не ждут. Естественно, у меня со школьниками дистанция в разы меньше, чем у моих мэтров со мной. На днях ученик подошел ко мне и спросил: “А Вы знаете Оксимирона?”. Вопреки соблазну сказать “Какой Оксимирон?” я говорю “Да, знаю”. Они мне советуют музыку, я им советую музыку, мы обмениваемся мнениями.

 

Расскажите про урок, которым гордитесь.

 

Был у меня урок в прошлом году, когда я взял несколько текстов о войне. Решил, что не надо пока слишком тонкого, надо что-то из основных элементов русской культуры. Взял Самойлова “Сороковые, роковые…”, Слуцкого “В шесть часов утра после войны”, а начали мы с первых пяти строф из стихотворения Симонова “Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…”, потому что это все дети знают, у них это родители и дедушки-бабушки поют. И мы с ними разбирали войну и литературу. Я когда-то сам прослушал блистательный курс Елены Сергеевны Островской на эту тему. С семиклассниками, понятно, разговор другой, чем в университете, но мы с ними говорили о том, как выглядит война в трех разных текстах, о том, почему они такие разные. Дети так погрузились, что даже не перебивали, а слушали друг друга до конца, пытаясь понять, что со всем этим делать. Это было круто.

 

Предположим, ребенок вообще не интересуется литературой. Что делать учителю?

 

Я сделал страшную вещь. Я сказал своим семиклассникам буквально следующее: вы этого не понимаете, но литература - гораздо более важный предмет, чем русский. Вы, конечно, глубоко убеждены, что важен русский, и я понимаю, почему. Так что на русском мы все работаем, а кто не работает, тот неправ и будет, так скажем, “вдохновлен к труду”. На литературе не будем друг другу врать: есть люди, которым интересно и которые хотят работать, я очень рад, спасибо, мы с ними будем разговаривать. Есть люди, которые про себя решили, что они не гуманитарии, что им литература не нужна. Они не правы, потому что скоро окажется так: другие, те, кто умеют говорить, будут объяснять им, что хорошо, а что плохо, внушать, что надо любить и что нет. Но Бог им судья - если не мешают, то и я трогать не буду. Есть минимальный набор требований ко всем, а дальше - я не принуждаю. Поначалу я думал, что будет много тех, кто решит “сидеть тихо”. Выяснилось, что почти всем намного приятнее хотя бы изредка что-нибудь выдать и понять, что на него смотрят. Потому что приятно быть классным, приятно, когда тебя слушают.

 

Как вовлечь класс в обсуждение книги?

 

Есть великолепный и порочный способ. Работает безотказно. Называется “метод ложных аналогий”. Например, я говорю детям: вот есть Достоевский и Толстой. Вы читали “Гарри Поттера”, дети? Все говорят: да! Им нравится, что среди Достоевского и Толстого пролезла знакомая и волнующая их реальность. И я продолжаю: помните диалог Рона и Гермионы про эмоциональный диапазон человека? Достоевский - как Рон. Он целиком сосредоточен на одной эмоции. Каждый его персонаж в каждый конкретный момент переживает одну эмоцию на пределе интенсивности. А Толстой - как Гермиона: в каждой точке у него сложный диапазон эмоций у разных героев. Дети в восторге. Понятно, что это очень дешевый и популярный способ. Пользоваться им можно, но с невероятной осторожностью.

Другой хороший способ: дети страшно интересуются политикой. Растет очень политизированное поколение. В моем седьмом классе я не особенно различал политиков. Тогда было все равно, что там происходит: причем тут мы? А современный семиклассник подходит ко мне и просит помочь ему устроить клуб политических дебатов. Я на этом обжегся в прошлом году, когда стал объяснять им про декабристов. Семиклассникам оказалось совершенно неинтересно про связь декабризма с литературой. Интересно -  надо ли было свергать царя? Убили бы декабристы Николая? Чего хотели? А Пушкин был за декабристов или за царя? Я был не готов к тому, насколько им важна политика, но, если захотеть, этим интересом можно воспользоваться. Идеальный писатель в этом смысле - Салтыков-Щедрин, что-нибудь вроде “разбудите меня через двести лет и спросите, что делают люди в России? Я отвечу: пьют и воруют”. После этого можно детям подмигнуть.

Или еще приём. Я пришел к ним на первый урок и сказал: “Вы меня не знаете, я вас не знаю, меня зовут Георгий Сергеевич, и чтобы познакомиться, я вам сейчас дам диктант”. И диктую Даниила Хармса. Начинается так: “Жил один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно. Говорить он не мог, так как у него не было рта.” После этого мы поладили.

 

Светлана Юрьевна Пужаева – преподаватель словесности в Лицее НИУ ВШЭ.

 Как вы стали учительницей?

 

Вообще, я не планировала становиться учителем, просто мне нравилось объяснять. В школе я была отличницей, всегда давала списывать, но сначала все равно старалась объяснить. По-моему, половина класса знала математику только благодаря мне! Потом поступила в Санкт-Петербургский Университет, так что образование у меня академическое, не педагогическое. После университета решила попробовать преподавать, одновременно развиваясь как исследователь. В обычную школу я бы не пошла. В школах бюрократия, в них все строго, страшно. Мне интересен переходный возраст, лет 16-17, интересно наблюдать, как ребята формируются. Когда работаешь со школьниками, магия взаимодействия между вами выходит на первый план.

 

У вас с детьми не очень большая разница в возрасте. Удается сохранять дистанцию?

 

Мои ученики - это не дети, а почти сформировавшиеся личности, которые сами несут ответственность за свои прогулы, за пропущенные дедлайны; мы за ними не бегаем. У нас нет оппозиции “учитель - ученик”, скорее -  общее пространство, в котором мы все развиваемся. Я для них не “карательный орган”. Сами ученики не видят во мне человека другого поколения. Могут рассказывать мне секреты, у нас весьма интимная обстановка на занятиях, в сочинениях по Достоевскому, например, они написали много очень личного. У нас с ними, в целом, общие взгляды на жизнь, я близка к ним, они мне нравятся. Все ругают молодое поколение, а мне они кажутся талантливыми и очень умными.

 

Помните своих школьных словесников? Повторяете их приемы?

 

Я дико не любила школу. Я хотела учиться, но школа - место, которое отбивало это желание. В моей школе во мне не были заинтересованы как в личности. Только как в ученице, от которой зависит рейтинг, зависят награды. Я мечтала выпуститься, мне было абсолютно некомфортно среди одноклассников. Интересно было только готовиться к олимпиаде (я потом стала призером Всеросса) - интересно, потому что сложно. Остальное - нет. Лицей изначально устроен иначе. Мы постоянно разговариваем, мы не предлагаем детям готовые ответы на все вопросы. Я говорю своим ученикам, что правильных ответов зачастую нет, они могут быть только более аргументированными или менее, и мы все вместе находимся в поиске. В моей школе исследовательского компонента не было. Дети говорят, что им нравятся мои уроки литературы, потому что я разрешаю им высказывать любую точку зрения. Если им не кажется, что Катерина в “Грозе” Островского “луч света в темном царстве”, то пожалуйста, могут не соглашаться. Главное – аргументировать.

 

— Значит, в школе у вас не было “ролевых моделей”. А где были?  

 

— На меня очень повлияли университетские годы. У нас были очень мощные преподаватели, они стали для меня примером. Многое из их опыта я переняла. Например, в моем университете нельзя было представить, что ты будешь ссылаться на статью не понимая методов ее автора: откуда он, к какой научной школе принадлежит. Если говоришь о словаре, ты тоже должен аргументировать, почему использовал именно его. Такое внимательное отношение к деталям я сейчас транслирую на занятиях. Приучаю ребят в десятом классе не просто говорить “посмотрел в толковом словаре”, а конкретизировать: в каком именно, почему в этом.

 

Вы преподаете по-новому или следуете традиции?

 

Цели остаются традиционными: мы развиваем умение выстраивать речь, говорить и писать аргументированно, работать с текстом. Просто меняется материал, меняется подход, появляются, например, дистанционные методы.

 

 Вы готовите детей к ЕГЭ?

 

Невозможно отрицать ЕГЭ, невозможно детей к нему не готовить, потому что и они нервничают, и родители нервничают еще сильнее, чем дети. Но я в подготовке к ЕГЭ иду от сложного к простому: сначала мы берем материал, интересный с точки зрения науки, исследовательских проблем, а потом смотрим, что из этого проверяется в ЕГЭ и в каком виде. На самом деле, после моих заданий ЕГЭ не страшен. Например, в ЕГЭ нужно всего лишь определить, в каком значении слово употребляется в контексте. Я же прошу ребят поработать со словарной статьей, посмотреть, какой тип переноса значения в ней представлен, как значение менялось со временем, прошу нарисовать какую-нибудь схемку, прошу обосновать свои выводы. После этого задачи ЕГЭ они решают на раз-два. В прошлом году у меня было трое детей, у которых было 100 баллов за ЕГЭ, были дети с максимальными баллами за сочинение.

 

Расскажите о приёме, которым гордитесь.

 

Я горжусь тем, что всегда стараюсь идти не от правил, а от понимания материи языка, его структуры. Я точно знаю, что правила не держатся в голове. Учителя тоже их забывают. Я понимаю, как устроен язык, и поэтому правильно ставлю знаки препинания. Деепричастный оборот выделяется запятыми, потому что он особым образом “чувствуется” в предложении. Моя задача - сделать так, чтобы у ребят тоже появилось это “чувство”.

 

Используете электронные ресурсы на уроках русского языка?

 

Мы активно пользуемся Национальным корпусом русского языка. Я познакомила детей с корпусом так, что они могут сами посмотреть, как употребляется слово. Я разрешаю смотреть с телефона в любой момент урока. Мы вообще часто используем телефоны и планшеты для образовательных игр, например, игр на ударение. Ученик нажимает на нужный вариант и переходит на новые уровни. Это очень хорошая отработка, полезная для задания №4 в ЕГЭ. Часто используем книги в электронном варианте - сейчас оцифровано много хороших изданий, и это удобно, потому что у детей и без книг тяжелые сумки. Еще берём электронные словари, но, конечно, не любые. Чаще всего -  Малый академический словарь, дети знают, где его найти в интернете. Я училась на магистерской программе “Компьютерная лингвистика”, так что это мой профиль, я стараюсь максимально  использовать возможности электронных образовательных ресурсов. Например, есть чудесная инфографика по “Войне и миру”, мы её смотрим, и я рекомендую детям скачивать “Живые страницы” - это приложение с разными структурирующими схемами к книгам.

 

И самый главный вопрос: для чего быть грамотным? Для чего учить детей русскому?

 

Для того, чтобы думать. Это мой главный тезис. Моя задача на уроках русского - показать магию языка. Язык - это волшебство, он вскрывает человеческое мышление. Изучая язык, понимаешь, как человек структурирует мир, как он ограничен в средствах выражения, какие возможности у него есть. Например, мне нравится рассказывать детям, что “начало” и “конец” - это однокоренные слова. Это показывает, насколько язык логичен. Это восхищает.

 

Надежда Николаевна Буйлова преподает словесность в Лицее НИУ ВШЭ. 

Помните, как сами учились русскому и литературе?

 

Помню скуку на уроках. Русский шёл медленно и монотонно. Мне было непонятно, что и зачем мы делаем. В универе стало гораздо лучше. Я поступила на факультет журналистики НИУ ВШЭ. Мне очень повезло с преподавателями по литературе: все четыре года бакалавриата у нас вели Андрей Семенович Немзер и Константин Михайлович Поливанов. Они читали блестящие лекции, а я ходила за ними хвостом и посещала все их пары у всех курсов. Было много информации, которой я раньше не знала. Это восторг: тебе дают и много, и всё новое.

 

 

Расскажите, как вы занимаетесь с лицеистами.

 

Иногда я на одиннадцатиклассниках обкатываю задания, которые думаю дать первокурсникам. Например, мы с ними смотрели видео речи Мартина Лютера Кинга “У меня есть мечта” и анализировали, как он ведет себя в кадре, изучали жестовую коммуникацию, риторические приемы.

На окончание прошлого года мы купили пиццу, ели её и разговаривали про стили. Кто-то предложил обсуждать на кортах: мы сидели в кружочке на корточках и обсуждали Данте в духе “Ну че, ты с какого райончика”, а кто выбивался из стиля - проигрывал. Это ломает мозг, потому что ты привык про определенные вещи говорить известным языком: про девять кругов ада надо говорить в духе библейских отсылок, а тут тебе предлагают выразить то же самое в “пацанском” стиле.

Еще объясняла “Войну и мир” через “Гарри Поттера”, потому что тексты взаимовлияют друг на друга, а Роулинг хорошо читала “Войну и мир”. Я не очень люблю “Гарри Поттера” за абсолютную дырявость этого мира, но есть там прекрасные моменты. Если посмотреть на систему семей в том и в другом романе, становится понятно, насколько они похожи.

 

Чувствуете, что ученики - люди другого поколения?

 

Между нами не такой большой разрыв в возрасте. Но чего-то мы друг в друге не понимаем. Например, я осознанно отключила интернет на телефоне, потому что не хочу, чтобы я была доступна все время, это моя зона приватности. Им это странно. Неделю назад я узнала, что такое snapchat, и идея меня поразила: это, правда, кажется, уже не для меня. Мне важно открывать вконтакте или почту и видеть историю переписки за последние много лет. А в snapchat’e нет истории, там только всеобъемлющее “сейчас”. По-моему, сама эта идея безумна...

Да, они многое используют иначе, но они так же влюбляются, страдают, так же пропускают одну и две “н” в прилагательных. Они приходят ко мне и говорят об учителе: “Мы с ним ездили туда-то и все время были вместе, а теперь он даже не здоровается!”. Так же обижались и десять, и двадцать лет назад. Важно помнить: они не глупее и не хуже нас, это миф. Им просто нужно, чтобы с ними разговаривали.