Во многих ваших книгах действие происходит в прошлом. Сложно рассказывать об истории? Вы ведь по образованию физики.

Андрей Жвалевский: Писать “Москвест” было безумно тяжело: информации огромное количество, и ее невозможно проверить. Мы привыкли, что есть теоремы, аксиомы, а в истории ничего такого нет.

Евгения Пастернак: Скажем, существует летопись XI века, но даже если доказать, что она подлинная, все равно невозможно понять, где в ней правда, где - выдумка.

Андрей Жвалевский: Когда в “Гимназии №13” мы писали о славянских богах, мы выяснили, что о них вообще ничего не известно!

Евгения Пастернак: Но нам проще, чем ученым - мы ведь пишем сказки. К “Москвесту” мы специально написали предисловие, специально сказали читателям: “Наша книга – не учебник”. Это фантастическая история для детей, по ней нельзя учить русскую историю.

Андрей Жвалевский: При этом мы стараемся опираться на экспертизу ученых.

Евгения Пастернак: Да, «Москвест» мы отдали на рецензию историкам. А затем наблюдали совершенно феерическую картину: историки стали ругаться между собой, один кандидат исторических наук говорил другому кандидату исторических наук, что тот совершенно не прав. Мы только стояли и хлопали глазами.

 

Детский писатель может как угодно менять исторические факты? Или есть граница, которую не стоит переходить?

Евгения Пастернак: Смотря в каком жанре человек пишет. Если, например, он сочиняет подростковое фэнтези, в котором события разворачиваются во времена Ивана Грозного, то с фактами он может делать, что хочет. Подростки в основном адекватные люди, они понимают, что читают сказку. Когда мы писали «Правдивую историю Деда Мороза», мы брали реальные события и вписывали сказку в них. Самое интересное для меня - это сочетание сказки с реальностью. В наших книгах никогда нет противоречия фактам. Другое дело, что бывает такое: никто не знает, как выглядел Юрий Долгорукий. То есть не сохранилось ни одного его изображения. Вообще ни одного. В этом случае мы считаем себя вправе придумывать ему любую внешность.

Андрей Жвалевский: Или, например, известно, что когда Тохтамыш в 1382 году жёг Москву, ни одного русского воеводы в городе не было. Поэтому оборону возглавил литовский князь Остей. Это единственный факт, который есть в летописи. Кто такой Остей? Откуда он взялся? Почему он встал во главе? Непонятно. И тут мы тоже даем себе волю, начинаем придумывать князю характер. Придумываем историю, основываясь на каких-то проверенных точках.

 

Получается, вы всегда опираетесь на исторические документы?

Евгения Пастернак: В “Москвесте” мы использовали легенду о бабьем городке. Нигде в источниках не подтверждается, что это правда. Но легенда настолько красивая, что не взять ее в книгу как-то глупо. Если бы мы писали монографию, использовать ее было бы нельзя, а в художественном тексте мы вполне можем себе это позволить.

Андрей Жвалевский: Когда братьям Стругацким начали говорить, что у них в романе “парабеллум не той модели, что к нему нельзя приделать оптический прицел”, один из них раздраженно ответил: «Наш парабеллум, что хотим, то и приделываем». Вот и мы про какие-то вещи можем говорить: “А у нас это так”.

Евгения Пастернак: У нас, кстати, бывали и ошибки в тексте. О некоторых вещах ведь просто не думаешь, пишешь машинально. Например, у нас герой стал надевать штаны. Нам говорят: “Какие штаны, ребята? Штанов еще не придумали!” Или мы использовали слово “коробка”. А никакой “коробки” тогда не существовало, был “короб”.

 

Для чего вы отправляете своих героев в прошлое?

Андрей Жвалевский: Исключительно для того, чтобы посмотреть, как они будут себя вести!

Евгения Пастернак: Когда мы стали сочинять “Москвест”, мы вначале хотели взять современного избалованного московского школьника или двоих и запихнуть их в Средневековье, потому что в Средневековье они считались бы уже взрослыми. И эта Маша в пятнадцать лет уже казалась бы старой девой.

Андрей Жвалевский: Нам нужно было какое-то время, куда мы перекидываем наших детей, и вдруг выясняется, что они совершенно не малые дети, а вполне себе взрослые люди.

 

Собираетесь писать новые исторические повести?

Евгения Пастернак: Нам “Москвест” очень тяжело дался: перелопатили пять исторических эпох. Может быть, теперь надо писать совсем фэнтези, как “Трудно быть богом” Стругацких. Уходить на другую планету. Никаких привязок. Но, с другой стороны, сейчас мы уже забыли «Москвест», отдохнули, и стресс пропал. Так что  если придет в голову сюжет, для которого потребуется история, думаю, мы за него возьмемся. Правда, все последние наши сюжеты - про современность. Так получается, мы не специально.

Андрей Жвалевский: Мы очень капризные. Что нравится - то и пишем.

 

Знание физики помогает?

Андрей Жвалевский: Помогает подходить к делу системно. Мы сначала придумываем каркас истории, сюжет. Не весь, конечно, без подробностей, просто расставляем основные точки. А потом, опираясь на этот каркас, делаем книгу. Есть люди, которые могут сесть и на одном дыхании написать, у них это получается интуитивно. Мы не такие.

Евгения Пастернак: Мы в Минске ведем литературную студию и видим, как пишут   дети. Иногда они начинают фантазировать - фантазируют, фантазируют, а потом оказывается, что у истории нет конца. Или нет середины. Или получается история без конфликта. Вообще, дети делятся не на гуманитариев и технарей, а на тех, кто может обуздать свою фантазию и составить схему, и тех, кто не может. В принципе, научить писать невозможно, но можно научить схеме.

Андрей Жвалевский: Схема даёт основу истории, но, конечно, она нам не закон. Если хочется отступить в сторону, мы отступаем.

 

Вам хочется, чтобы ваши книги воспитывали детей?

Евгения Пастернак: Абсолютно нет такого желания.

Андрей Жвалевский: Чуковский, по-моему, никого не учит. При этом он любимый детьми писатель. А вот назидательные рассказы Толстого мало кто читает. Мы работаем с подростками, для которых назидательность - это такая красная тряпка.

 

Может быть, как-то прятать полезные советы в тексте?

Евгения Пастернак: Это невозможно! Нам часто пишут, что у нас в книгах спрятана назидательность, но на самом деле ее там просто нет!

Андрей Жвалевский: Есть, но не назидательность, а жизненная позиция. Мы взрослые люди, у нас свое отношение к войне, к наркотикам. И это отношение не надо специально излагать -  оно пролезает во всех деталях, в сюжете, в характерах. А назидательность - это все-таки немножко вранье. Это специально очищенная правда.

Евгения Пастернак: Назидательность для современного подростка - это такой папа, который лежит на диване с пивком и рассказывает сыну, что надо заниматься спортом. Или советует не пить, потому что это очень вредно. Или это школа, где рассказывают, что врать нехорошо, и вранье при этом сочится отовсюду.

Андрей Жвалевский: Такая назидательность воспитывает только лицемерие. Выходит, что можно говорить одно, а делать противоположное. Вот это подростки считывают легко и быстро. И начинают себя точно так же вести. Говорить, то что от них требуется, а внутри думать, что хотят.

 

Неужели вы совсем не хотите влиять на читателей?

Евгения Пастернак: Нет, не хотим! Совсем не хочу начать думать, что мы какие-то гуру и можем кого-то чему-то учить или кого-то вести за собой.

Андрей Жвалевский: На читателей влияют позиции наших героев. Но героев в каждой истории много, позиции у всех разные. Очень много персонажей, с которыми мы не согласны, неприятных персонажей, тех, над которыми мы смеемся. Поэтому выбор всегда за читателем.

 

Читатели часто принимают вашу позицию?

Евгения Пастернак: Нам огромная группа читателей присылает отзывы, несколько сотен человек. И бывает, что об одних и тех же героях мнения совершенно противоположные. В одном письме написано: “У Аси отвратительные родители!” А потом приходит следующий отзыв: “Боже, какие у Аси прекрасные понимающие родители!” Смотришь на эти тексты и думаешь: “Я вообще им один и тот же файл отправляла?”

Андрей Жвалевский: Мы уже можем писать диссертацию по психологии. Наши книги как тест Роршаха, кляксы, в которых каждый видит свое.

Евгения Пастернак: О книге «Время всегда хорошее» писали, что там намеренно очерняется Советский Союз. Что мы показываем, как хорошо сейчас и как отвратительно было тогда. И что это мы сделали на заказ, за деньги. Мы до сих пор  возмущаемся: где деньги-то?! Те, кто постарше, кто вырос в Советском Союзе, прочитали эту книгу как гимн их времени. А другие читатели решили, что это ужасно депрессивная книга о том, как плохо жить в любые времена. Иногда так бывает: пишешь книгу - и кажется, что все очевидно, а потом тебе приходит сто отзывов, и ты понимаешь, что нет, не очевидно совсем

 

Вас консультируют историки. А детские психологи?

Андрей Жвалевский: Да, с психологами нам везет. Когда мы пишем, например, про наркотики или про суицид, мы очень плотно с ними работаем, постоянно держим руку на пульсе. Когда мы делаем книгу на такие сложные темы, мы никому не даём рукопись, пока её не вычитают психологи.

 

Речь персонажей тоже с кем-нибудь обсуждаете?

Евгения Пастернак: Нет, это мы сами, тут мы ни с кем не советуемся.

Андрей Жвалевский: Единственная засада - это сленг. Дело в том, что он стремительно меняется -  за пять лет может полностью измениться. И еще он очень зависит от географии. От города к городу сильно меняются словечки. Кто-то к нам в претензии: написали так, как никто не говорит. А из другого места пишут: “Да-да, вот это как раз наша речь”. Поэтому мы стали реже использовать сленг, хотя все равно иногда приходится. Живую речь нельзя заменить литературной.

Евгения Пастернак: Есть большой соблазн вставлять какие-то мемы, но потом все равно их выкидываешь, потому что пока книга пишется, они устаревают.

Андрей Жвалевский: В конце “Правдивой истории Деда Мороза” мы использовали «олбанский». Писали мы в 2007 году, а в 2012 с удивлением обнаружили, что про «олбанский» все забыли. Пришлось полностью переделывать финал, потому что «превед медвед» или «убей сибя апстену» выпали из жизни.

Евгения Пастернак: Мы, кстати, в последнее время не используем названий компьютерных программ. Герой переписывается просто “в мессенджере” - неважно в каком, через год все равно придумают новый.

Андрей Жвалевский : Или просто “получает сообщение”. И неважно, как оно пришло. СМС-ками уже мало пользуются, сейчас в основном Viber, но если написать про Viber, то через три года придётся опять переписывать.

 

Вы общаетесь со своими читателями? Проводите встречи?

Евгения Пастернак: Очень часто, раз в месяц, наверное. Наши встречи с детьми - это не монолог, мы заставляем их задавать вопросы, ну то есть обычно никого не приходится заставлять.

Андрей Жвалевский: Обычно не хватает времени, чтобы ответить на все вопросы.

 

Что волнует современных детей?

Андрей Жвалевский: Это очень интересно: тема, которая их сильно задевает - это семья. Прочность отношений с родителями. По-моему, нас это так сильно не волновало.

Евгения  Пастернак: Раньше нельзя было разводиться, это осуждалось, потом перестало осуждаться, сейчас все разводятся направо и налево. И дети начинают себя неуверенно чувствовать. Когда мы их спрашиваем про будущее, оказывается, что они несоизмеримо серьезнее нас относятся к выбору супруга. Девочки говорят какие-то фантастические слова, вроде: “Если я выйду замуж, я хочу, чтобы это было на всю жизнь. И я буду искать до тех пор, пока не буду уверена…”. И то же самое говорят мальчишки: “Если я влюблюсь, я хочу, чтобы это была история на всю жизнь”.

Андрей Жвалевский: Как только родители говорят: “А что там, пошел развелся, не проблема”, дети тут же дают обратный ход. Им не хватает живого общения внутри семьи, потому что мы все работаем. У кого работа, у кого бизнес, все заняты. Пришел с работы - уткнулся в гаджет. Каждый обедает за своим гаджетом. А им, естественно, хочется пообщаться.

Евгения Пастернак: Мы с психологом Катериной Мурашевой совершенно независимо друг от друга проводили в Минске и в Питере большой опрос по поводу ценностей. И семья вылезла на первое место и у нее, и у меня. У меня был вопрос: “Чего вам больше всего не хватает в жизни?” И дети отвечали: “Общения с мамой”.

Андрей Жвалевский: По косвенным вопросам, например: “Кто вам советует книжки?” выяснилось, что только 10% родителей поддерживают с подростками нормальную связь. 90% ее теряют. А потом мама говорит: “Ах, оказывается моя дочка читала только “Тетрадь смерти”, надо же...“ С удивлением смотрит на собственного ребенка.

 

А кого надо читать из современных детских писателей?

Евгения Пастернак: Я очень люблю Нину Дашевскую, она молодец: ни на кого не похожа, ни под кого не подстраивается, просто берёт и пишет хорошие книги. Люблю Дину Сабитову, к сожалению, она сейчас не пишет. В  издательстве “Время” только что вышла одна книжка Ольги Фикс и готовится к печати вторая, необычная, совершенно свежая. Первая её книга - это антиутопия, наверное, первая подростковая антиутопия, написанная на русском языке. Отличного качества. Ну, теперь давай ты!

Андрей Жвалевский: У меня любимый Эдуард Веркин. Иногда он просто пишет литературу ради литературы, но его сюжетные штуки, особенно “Облачный полк”, мне очень нравятся. Настя Строкина - это для детей помладше, но у нее тоже такие интересные истории!

Евгения Пастернак: Еще Мариам Петросян - “Дом, в котором”.

Андрей Жвалевский: Да, это совершенно особенная книга, которую можно отнести к фэнтези, можно -  к подростковой социальной литературе. Ее можно либо любить, либо вообще не понимать, что это такое. Мы ее очень любим.

 

Для каждого подростка можно подобрать книгу, которая его увлечет?

Евгения Пастернак: Я думаю, для каждого. Вопрос в том, сколько времени на это потребуется и найдется ли такой терпеливый человек, который будет подбирать. У подростка всегда есть какие-то проблемы. Вот он ничего не читает, а потом его бросила девочка, и это его так зацепит, что он будет спать с книгой, год ее перечитывать. Для того чтобы человек начал читать, нужно, чтобы вокруг него постоянно были книги, причем разные.

Андрей Жвалевский: И не только из “золотого фонда”! Классика - это прекрасно, но кроме Пушкина, Чехова, Толстого, Достоевского, на полках должны стоять  и другие: фантастика, детективы, «женские романы». Моя средняя дочка сначала читала что-то про розовых пони, потом про феечек винкс. У меня от этих книг скулы сводило, но я держался. И теперь она читает нормальные книжки, приносит из библиотеки многое из того, что я бы и сам ей советовал.